Ну, вот и давно обещанная история о моей работе на канале "Спорт". Получилось длинно, так что, если это лично Вас не очень интересует, не читайте. Ничего сногсшибательно интересного там нет, но мне постоянно задавали вопросы, связанные с моей работой и уходом с канала "Спорта", и я решил, что пора на них ответить и расставить все точки над "i".

Для меня все началось совершенно неожиданно. Где-то весной 2003 года мне позвонил мой старый и добрый знакомый Виктор Хрущев, для которого я писал, когда он работал зав. отделом спорта в газете «Время». Виктор спросил, не хочу ли я поработать на телевидении, рассказал, что собираются создать канал «Спорт», и там нужен комментатор. Он оставил мне телефоны Василия Кикнадзе и попросил позвонить.

Кикнадзе был рад моему звонку и пригласил к себе. Первое впечатление было очень хорошим. Василий показался мне человеком очень интеллигентным и очень испуганным. Последнее вызывало, как ни странно, даже уважение, потому что он и не пытался это скрыть. Кикнадзе сразу предложил перейти на «ты», после чего сказал, что сейчас как раз решается вопрос о создании канала «Спорт», главой которого он и будет. Сказал, что далеко не уверен в своем успехе, что у него пухнет голова и что он будет очень благодарен, если я смогу закрыть хотя бы одно направление так, чтобы он об этом не думал.

Тогда я совершенно не сомневался в его искренности, но с тех пор я очень многое узнал о Кикнадзе, в том числе и от людей, которые работали с ним задолго до меня. Один из них, который, разумеется, не присутствовал при нашей первой встрече, вдруг взял и более-менее точно мне ее описал, а потом добавил, что это обычный Васин прием – расположить к себе нужного в данный момент человека, что он совершенно мастерски делает.

На момент этого разговора я уже пару лет, как не работал на «Спорте», но мне стало от этого крайне неприятно. Я почувствовал, что Кикнадзе уже тогда обвел меня вокруг пальца, что, конечно, не доставило мне удовольствия, так как я имел глупость считать, что разбираюсь в людях. Видимо, ни хрена я в них не разбираюсь. Впрочем, если честно, мне все-таки кажется, что, по крайней мере, тогда Кикнадзе был со мной честен.

Надо сказать, что с задачей я тогда справился. Если кто помнит, мы показывали тогда бои с канала ESPN. Бои были в большинстве своем плохие. Покупал их, кажется, не сам Кикнадзе, и для него они были обузой. Моя развлекательная манера комментирования появилась не от хорошей жизни.

Чтобы объяснить, что я имею в виду, мне придется привести несколько отдаленную аналогию. У меня очень густые волосы, и когда-то я спросил одного парикмахера, просто потому что надо было о чем-то говорить, не трудно ли меня стричь. Он засмеялся и ответил, что меня стричь – легче легкого, так как у меня есть волосы, а трудно стричь, когда их нет.

С комментированием – то же самое. Нет ничего легче, чем комментировать хорошие бои. Чем лучше – тем легче комментировать. Да на тебя никто и внимания особого не обратит, если бой хороший. Они будут больше смотреть, чем слушать, а вот если бой плохой…

Бои были в большинстве своем плохие и очень плохие, и мне приходилось туго. Я понял, что смотреть их почти никто не будет. Значит, зрителя надо развлекать, что я и стал делать. Кикнадзе отнесся к этому с некоторым сомнением, но с ним тогда было очень легко говорить. Я откомментировал несколько боев в «строгой манере» и выяснилось, что рейтинг упал раза в три, и тогда я получил добро на то, чтобы работать в своем стиле. Причем не надо думать, что все это решалось в ходе каких-то серьезных заседаний. Нет, были какие-то рабочие встречи на лету по несколько минут, где дела обсуждались пополам с анекдотами.

К счастью, бои с ESPN подходили к концу, и возник вопрос, чем заполнять эфир. Я свел Кикнадзе со своими старыми знакомыми: петербургским менеджером и промоутером Игорем Шафером и бельгийским менеджером Филиппом Фондю. Процентов 95 того, что показывал канал «Спорт» с середины 2003 и где-то до начала 2005 года, пришло через меня, Шафера и Фондю. Сюда относятся и запомнившиеся циклы о Ленноксе Льюисе и Майке Тайсоне, а также бои лучших средневесов: Леонарда, Хэглера, Хернса, Дюрана и Бенитеса.

Здесь мне придется затронуть еще один вопрос – денежный, потому что потом он еще сыграет определенную роль. Кикнадзе сразу сказал, что много платить не сможет, но потом, когда и если канал встанет на ноги, ставки будут пересмотрены. На канале я получал очень мало по телевизионным меркам. Собственно, я даже не знал людей на телевидении, которые получали бы меньше меня. В месяц в среднем набегало 10-12 тысяч. Почему-то запомнилось, что моя то ли последняя, то ли предпоследняя получка составила 10446 рублей. Если кто вспомнит, сколько меня тогда было в эфире, то согласится, что это было очень мало. Однако Кикнадзе не мешал мне зарабатывать на стороне. Еще до начала всего я сказал Васе, что Фондю будет платить мне за те бои, которые покупает «Спорт». Этот мой доход был не левым, а абсолютно «правым». Деньги от Филиппа я получал на счет в Сбербанке и официально платил с них все налоги. Общий заработок тоже был небольшим. Сейчас уже не помню точных цифр, но чистыми я получил тысяч по десять долларов за каждый год. Однако это придавало моей работе на «Спорте» хоть какой-то финансовый смысл.

Еще помню забавную историю, как из налоговой мне пришла бумага, где меня грозились сгноить, посадить, расстрелять, а потом повесить. Получил я ее прямо перед отъездом в командировку, и зайти не успел. Было мне очень весело. Приехав, я отправился в налоговую, где выяснилось, что я недоплатил аж 45 рублей как раз с тех самых денег, которые получил от Фондю. Просто доллары в рубли перевели по курсу не на тот день.

В целом до Олимпиады в Афинах я проработал довольно безбедно. Были небольшие проблемы, но они легко решались. Никаких конфликтов с Кикнадзе не было и, казалось, что их и быть не могло. Какие-то замечания к моей работе у него были, но все решалось очень быстро и просто, в рабочем порядке. Однако кое-какие перемены я стал замечать как раз перед отъездом в Афины в июне-июле 2004 года.

То, что происходило с Кикнадзе, было мне знакомо по одной прошлой работе. Когда мы с ним познакомились, он не был уверен, что выплывет. Более того, он знал, что у него только два варианта: либо выплывет, либо утонет окончательно. У него за плечами была долгая и не слишком успешная работа на телевидении, и провала ему бы не простили. Он выплыл. Во многом благодаря таким людям, как я, которых сумел убедить работать за гроши, а теперь мы стали его раздражать как назойливое напоминание о том, что он нам обязан. Возможно, он даже не отдавал себе в этом отчет.

Однако я этот отчет себе отдавал и старался не мозолить ему глаза. Кроме того, я знал, что начальников всегда слегка раздражают подчиненные, которые знают, какими они были до того, как стали начальниками. Дружба Кикнадзе мне была не нужна, так что меня все это не особенно печалило и напрягало. Я просто перестал к нему заходить и звонить. Однако у меня было какое-то неприятное чувство перед отъездом на Олимпиаду. Я видел, что Вася страшно боится, как там все сложится, но на этом этапе его развития его страх мутировал в агрессию. Он стал откровенно хамоват.

На Олимпиаде все было спокойно, пока я не раздобыл для канала эксклюзивный материал, что вообще-то не входит в обязанности комментатора. Наши люди из федерации бокса сумели заснять на видеокамеру, как чинуши из AIBA мухлюют при жеребьевке судей, я их уговорил отдать этот материал нам, и они его достаточно долго придерживали. Разумеется, я тут же поставил Кикнадзе в известность, но он был не в восторге. По-моему он испугался, он не мог просчитать последствия и очень боялся. Я его ни в коем случае за это не осуждал, так как мне этот мир был хорошо знаком, и я был рад, что решение надо принимать не мне.

Когда стало ясно, что, если этот материал не покажем мы, его покажут другие, тем более, что куда более грамотная команда с НТВ+ уже ухватилась за эту тему, Кикнадзе засуетился. Он поручил соответствующим специалистам подготовить материал к эфиру. Они не успели. Он увидел меня, и почему-то решил, что в этом виноват я и принялся на меня орать. Я абсолютно спокойно ему сказал, что я не могу отдавать приказы людям, которые не находятся у меня в подчинении, я здесь не начальник. К тому же, я даже не знал, кому именно эта работа поручена. Хотя Кикнадзе к тому моменту и плотно вошел в образ взбесившегося янычара, возразить на это ему было нечего, и, по-моему, это взбесило его еще больше. В течение пяти минут он еще дважды на меня сорвался только теперь уже не в качестве случайно севшего на кактус мамелюка, а в качестве просто Очень Большого Начальника, Который Имеет Право. Выглядел он при этом несколько нелепо, как комик, неумело пытающийся сыграть трагическую роль, но было все равно очень неприятно.

Я таких фокусов не прощаю, и в течение нескольких дней после этого я с ним практически не разговаривал. Васе было неловко, но я не собирался ему помогать и делать вид, что ничего не произошло. Я не вставал ни в какую позу и по работе мы говорили, как и раньше, но, что называется, ни шага в сторону. Кстати, за последующие полтора года, которые я еще проработал на канале, мы больше ни разу не говорили с ним дольше минуты. Меня это устраивало, и я думал, что это устраивает и его. Что же касается моего к нему отношения, то оно, конечно, изменилось раз и навсегда. На Олимпиаде – это как в армии. Скрыть характер невозможно, так как общаешься с людьми постоянно. Кикнадзе там раскрылся во всей красе, и говорить мне с ним просто больше не хотелось. Внешне это не проявлялось никак, и отношения через неделю как-то сами собой наладились.

Однако я уже тогда понял, что Вася никогда не простит мне собственной вины передо мной. Даже когда забудет об этой истории, а он, думаю, забыл о ней очень быстро, я навсегда подсознательно стану ассоциироваться у него с чем-то неприятным, а именно, с чувством стыда, потому что Вася, несмотря на свою начальническую фанаберию, в душе остался интеллигентом, а интеллигент во власти – это очень большая беда для подчиненных.

Интеллигенты часто проявляют невообразимую стойкость и не ломаются там, где ломаются внешне куда более твердые характеры, но у них, точнее надо сказать у нас, так как я, как мне кажется, тоже отношусь к этому племени, всегда есть сомнения в своей мужественности. (Свои проблемы подобного рода я решил в глубокой молодости, занявшись мордобойными видами спорта). А значит, ее, эту мужественность, надо постоянно доказывать. В клинических случаях это выливается в некую постоянную демонстрацию своих Самых Крутых Яиц. Случай Кикнадзе не клинический, но тяжелый. Он глубоко не уверен в себе, и это чувство постоянно преследует его. Говорю это, так как видел его в самых разных состояниях в течение долгого периода времени. Кроме того, у него гораздо больше совести, чем он сам хочет признать. Он ведь не хочет быть интеллигентом, а для того, кем он хочет быть, совесть – это лишнее. Он лезет в «расу господ», он хочет быть Мачо-Начальником, и совесть воспринимает как слабость, которую надо давить. И он успешно ее давит. Думаю, многочисленные случаи его непорядочности, которые в нашем кругу широко известны – это результат нелегких побед над своей совестью. Но все это зря. К расе господ он не принадлежит и никогда не будет принадлежать, и они никогда не признают его своим. И это он тоже прекрасно знает, так как он умный и чуткий человек, и потому и бесится. Если его когда-нибудь скинут, он в одночасье станет тем, кем в душе оставался всегда – закомплексованным интеллигентом и потянется к старым друзьям, но не думаю, что они его примут. Разве что самые глупые и сентиментальные из них, чьей компании он и сам не будет рад. Так что впереди у него одиночество.

Получается так, что наличие совести у Кикнадзе его подчиненным жизнь только осложняет, потому что он ненавидит себя из-за этого, а себя ненавидеть как человеку в глубине души слабому ему тяжело, и он переключает свою ненависть на тех, кто у него это неприятное чувство вызывает. Был бы в той истории со мной на месте Кикнадзе Настоящий Начальник, он бы плюнул и забыл про все это. Работал я хорошо, проблем со мной никаких не было, а что наорал на меня не по делу, так и черт с ним, подумаешь, делов-то, а Вася обрушил свои борения с собственной совестью на меня.

После Олимпиады Кикнадзе очень изменился. Он выдержал испытание, он поднялся, и теперь у него возникло ложное ощущение, что он обманул судьбу и свой собственный характер и все-таки вошел в расу господ. Иметь с ним дело стало просто невозможно. Он стал взбалмошен и истеричен. Мог, например, обругать своих первых замов гораздо хуже, чем меня в Афинах, при многочисленных свидетелях из числа подчиненных. Правда, мне всегда казалось, что делал он это не случайно, а демонстрируя, что на канале есть только один хозяин, а все остальные, будь то его первый зам или последняя уборщица, - более-менее одно и то же дерьмо. Уверенные в себе люди так себя все-таки не ведут. Ему постоянно надо было ставить на место даже того, кто самым скромным образом на своем месте и стоял. Ему надо было все время кого-то унижать, и, когда он входил в это состояние, а входил он в него практически ежедневно, горе было тому, кто попадался под его ищущую жертву руку или, точнее, глотку. Видимо, иначе он просто не ощущал себя господином, к чему так стремился. Я тогда пустил по каналу шутку, которая через месяц вернулась ко мне уже как чужая. Вопрос: чем отличается Вася от средней женщины? Ответ: у женщины примерно от трех до пяти критических дней в месяц, а у Васи от трех до пяти некритических. Так я стал автором фольклора.

Однако главная проблема заключалась в том, что с Кикнадзе стало очень трудно работать просто с профессиональной точки зрения. Он все время давал какие-то взаимоисключающие приказы с интервалом в два дня. У людей пухли головы, они не знали, куда бежать, но над ним они смеялись. Все. Я помню, как мы как-то собрались большой компанией, сидели в одном здоровенном помещении на канале, а по телевизору шла передача о каком-то спортивном форуме, и со сцены там как раз вещал Кикнадзе.

Вася был смешон. Это был какой-то офонаревший от чувства собственной значимости павлин, который решил, что у него не только самый красивый хвост на свете, но что и поет он тоже лучше всех. Один парень отпустил очень едкую шутку в его адрес, и все довольно заржали. Потом еще и еще. Его никто не уважал. Боялись как самодура, из-за которого можно потерять работу, но и только. До афинской Олимпиады ничего подобного не могло произойти. Тогда его не только уважали, но даже любили.

К тому времени нарисовался и еще один всеобщий конфликт с Васей – денежный. Разговор, аналогичный тому, который он провел когда-то со мной, о том, что сейчас он не может платить нормально, но потом обязательно заплатит, он ведь провел почти со всеми. Некоторые решились, наконец, ему об этом напомнить. Ответ всегда был один и тот же. Сквозь губу Вася говорил: «Если тебя что-то не устраивает – пиши заявление об уходе». Кикнадзе опять пытался стать мужчиной за наш счет. На этот раз в самом прямом смысле слова. Не в смысле «мужчина», а в смысле «счет». Это мне живо напомнило, как пухлый депутат Митрофанов в Госдуме когда-то орал с трибуны о том, что только трусы отдают долги, а смелые люди долгов никогда не отдают. Ничего не поделаешь, эти люди действительно понимают отсутствие совести как проявление силы. Но Митрофанов-то был хотя бы искренен. Он действительно лишен совести, а Кикнадзе – случай куда более сложный и тяжелый.

Все, кому было куда уйти, стали уходить. Я могу совершенно уверенно сказать, что к 2005 году Вася растерял практически все уважение, которое к нему раньше испытывали. Над ним все смеялись, причем прилюдно, и, если бы он только мог представить себе, что о нем говорили, он был бы потрясен до глубины своей закомплексованной души. Скажу только, что за меньшее убивают даже куда более уравновешенные люди.

Я понимал, что дни мои на канале сочтены. С момента возвращения с Олимпиады я ждал увольнения каждый день, и меня страшно удивляло, что это никак не происходило. Потом был цикл передач про Тайсона, завоевавший очень большую популярность. Я несколько успокоился. Однако где-то то ли в начале, то ли в середине 2005 года он перестал покупать бои через Фондю, и работа эта окончательно потеряла для меня смысл. Рабом эфира я не стал, денег мне не платили, и я уже однозначно понимал, что платить не будут никогда. В общем, я был готов к уходу в любой момент. Кроме того, я по каким-то признакам понял, что Васина ненависть ко мне достигла очень высокого градуса. Уже когда я ушел, один человек с канала спросил меня: «Вы что, с Васей бабу не поделили? Он так тебя ненавидит, его аж колотит. Это что-то личное». Я его уверил, что никакой бабы с Васей я никогда не делил, что полностью соответствовало действительности. Что же касается того, почему он меня возненавидел, так у меня до сих пор нет на этот счет определенного мнения.

Конечно, та история в Афинах сыграла какую-то роль, но она, на самом деле, послужила лишь поводом. Более того, я думаю, что Вася тогда просто дал волю уже накопившемуся против меня раздражению. Возможно, он полагал, как я уже говорил, что на канале есть место только для одной пары яиц, и его бесило наличие еще каких-то гениталий рядом. Во всяком случае, крепких мужиков он выживал первыми, и я попал в хорошую компанию.

Я хочу подчеркнуть, что за полтора года, которые я проработал на канале после Олимпиады, он ни разу не выразил мне какого-то личного неудовольствия, не сделал ни одного замечания. Мне также не передавали от него никаких пожеланий или замечаний. Из всего этого я сделал вывод, что не устраиваю его в целом. Я оказался прав. Один из моих друзей сказал мне, что Вася дал команду искать комментатора по боксу. Это произошло во время Кубка Мира, который проходил в Москве, кажется, в июле 2005 года.

Тут надо сказать, что моя манера комментирования многих раздражала. Я знал, что некоторые ветераны бокса писали на меня жалобы и даже натуральные доносы. Я знаю их поименно, хотя, наверно, и не всех. Именно поэтому я уже много лет не хожу ни на какие боксерские сборища.

На интернет-форумах десять брюзгливых человек под двадцатью никами делали вид, что они и есть боксерская общественность, и поносили меня на чем свет стоит. Я имел глупость им несколько раз ответить и лишний раз убедился в том, что самые конченые хамы и есть самые обидчивые люди на земле. Самое удивительное, что, когда я встретился с некоторыми из них на одном турнире, они стали со мной фотографироваться.

Однако в какой-то момент я подумал было, что мнения этих людей, а также ветеранов могут как-то повлиять на мою скромную телевизионную карьеру. Было это еще до Олимпиады. Мы тогда поговорили с Васей, который был в тот момент в одном из своих самых благодушных состояний, и он сказал: «А чего ты хочешь? Ты поднялся – тебя и ненавидят. Будешь сидеть тихо – никто и ненавидеть не будет». Еще он сказал, дословно не помню, но смысл был такой, что мнение десяти скандалистов из интернета, которые не представляют никого, кроме себя, его не интересует. К тому же они будут ругать любого. А мнение ветеранов его не интересует, так как среди зрителей мало мастеров спорта по боксу, и они не являются нашей целевой аудиторией.

Подход был абсолютно здравый, потому что рейтинг у меня был сумасшедший, и это был именно мой рейтинг, так как с моими комментариями смотрели и самые плохие неинтересные бои, и возразить против этого было абсолютно нечего. Однако к концу 2005 года это перестало играть какую бы то ни было роль. Личная Васина ненависть перевешивала все доводы разума. У него не было никакой адекватной замены мне. Собственно, ее, по-моему, нет и по сей день, но решение на мой счет все равно было принято.

Я не стал дожидаться пинка под зад. Как только я узнал, что кого-то пробуют на роль комментатора по боксу, я позвонил одному из заместителей Кикнадзе, и сказал, что ухожу. Не позвонил самому Васе только потому, что опасался, что наговорю ему много лишнего, а в данной ситуации это выглядело бы жалко. Того, что я успел уйти сам, Вася тоже не простит мне никогда, потому что за последние полтора года работы я не видел случая, чтобы он упустил возможность кого-то унизить, а я унизить себя не дал. Мерзавец, да и только.

Я был тогда в Германии. Мне позвонила журналистка Наталья Казанова, и я подтвердил ей, что ухожу с канала «Спорт» и сказал, что не вернусь туда никогда. Я имел в виду, пока там есть Кикнадзе. Могу это повторить и сейчас. Вася давно перешел тот барьер, который отделяет порядочного человека от непорядочного, и назад хода нет. Ни ему, так как точку невозврата он прошел давно, ни мне, потому что нельзя дважды войти в одну и ту же воду.

Наталья потом опубликовала заметку, где слово в слово изложила то, что я сказал. В той же статье была ссылка на некое лицо с канала, которое сказало, что мной были недовольны, так как на мою работу было много отрицательных отзывов. Когда я зашел на канал за последней зарплатой, все, кого я встретил, поспешили меня уверить, что это сказали не они. Кто бы сомневался? У меня были прекрасные отношения со всеми людьми, с которыми я там работал. Не называю их поименно, только для того, чтобы Кикнадзе их не сгноил, если они там еще работают. Это была совершенно замечательная компания. В общем, все решили, что это мог быть только лично сам Вася. Так это или иначе, но ложь здесь заключалась в том, что, хотя эти отзывы действительно существовали, но никакой роли в моем уходе они не сыграли. Тут были совсем иные причины.

Напоследок я сумел вытащить из компьютера данные по статистике на все передачи за последние полгода. Они хранятся у меня по сей день. Если кто-нибудь когда-нибудь вздумает говорить, что меня выгнали с канала из-за низкого рейтинга моих передач, я их опубликую. Будет очень стыдно. Мои передачи обычно держали 1-2 места на канале. Исключения составляли те редкие случаи, когда параллельно по другому каналу шел какой-нибудь уж совсем убойный фильм.

О своем уходе я никогда не жалел, хотя и понимал, что если бы не мой демарш, то повыпендривавшись и попробовав разных людей, Вася все равно вернул бы меня. В сущности, ему надо было не выгнать, а унизить меня, и, если бы я согласился пройти через унижение, стерпел бы, чтобы меня выгнали, а потом пришел с поникшей головой и попросился бы обратно, он бы меня принял с распростертыми объятиями. Ему ведь не избавиться от меня надо было, а сделать меня овцой. Это самая обычная линия поведения не уверенных в себе начальников. Они всегда неуютно себя чувствуют, когда рядом с ними не овцы.

За все прошедшие годы я видел Кикнадзе один раз и еще один раз звонил ему. Произошло это совершенно неожиданно для меня самого где-то год назад. Я опять был в Германии. Мне позвонил Роман Кармазин, который хотел продать какой-то свой бой на наше телевидение. Многие, наверно, знают, как неудачно сложилась профессиональная судьба этого замечательного боксера и не менее замечательного человека. У него в тот момент, как обычно, все было плохо, и я мало чем мог помочь ему. Я долго колебался, но, собравшись с силами, все-таки позвонил Кикнадзе и предложил бой Кармазина. Вася совершенно не удивился моему звонку и говорил абсолютно спокойно. У него было явно очень скверно на душе, а в таком состоянии он обычно становился хорошим человеком. По-моему, он ждал какого-то продолжения разговора с моей стороны, но мне действительно ничего другого от него не было надо. Он сказал, куда обратиться, я потом передал эту информацию Роману, но из этого все равно ничего не получилось.

А увидел я его на похоронах Кучмия. Произошло это случайно. Я уходил из редакции и спускался по лестнице, а он как раз пришел на поминки и стоял у лифта. Увидев его, я остановился, а он обернулся и изобразил лицом какую-то спесивую, но при этом безграничную радость по поводу нашей встречи. Я совершенно не знал, как себя вести. Я стал спускаться. Он протянул руку, я отвернувшись к двери пожал ее. До сих пор жалею об этом. И о том, что пожал, и о том, что отвернулся. А если бы не пожал и не отвернулся, тоже жалел бы. Все-таки интеллигентскую привычку сомневаться во всем, что делаешь, изжить в себе никому не дано.

Александр Беленький, Спорт-Экспресс